
В «российских песнях»- истоки городского, или, как еще его называют, бытового романса. От этих незамутненных «музыкальных ручейков» берет свое начало прекрасный поток, в который влились песни-романсы Александра Алябьева, Александра Варламова, Александра Гурилева. И город заливался алябьевским «Соловьем», любовался варламовским «Красным сарафаном», мчался на птице-тройке под гурилевский однозвучно гремящий «Колокольчик».
А вослед Алябьеву, Варламову, Гурилеву «тройке великих»- пойдут другие: Булахов, Дюбюк, Донауров…
Тройка великих
Б. В. Асафьев писал об этих певцах города: «В простодушных, написанных на лету песнях и романсах высказывали и изливали свои чувства… вновь выступающие общественные слои: от закреплявшей свои позиции столичной и провинциальной интеллигенции и высшего купечества до разночинцев и мелкого мещанства».
Конечно, картина музыкальной жизни большого города середины и конца XIX века не исчерпывалась только этим, она была пестра и многоголоса.
Была в ней музыка придворных увеселений Аничкова дворца и музыка салонов, где собирались лучшие российские литераторы и музыканты. Была музыка казарм, где тянули вполголоса солдатские песни или озорно подхватывали сатирические частушки, и музыка кабаков, где в воплях и стенаниях отводила душу голь перекатная. Было вольное, буйное пение цыган, и были пустые, глупенькие песенки и куплетики, петые по-французски или переложенные «с французского на нижегородский», никчемные плоды убогих развлечений, которые мимоходом были заклеймены еще в пушкинских строках:
Как стих без мысли в песне модной,
Дорога зимняя гладка…
И был фольклор городских окраин, меткий, злой, соленый, где доставалось и властям, и попам, и барам. Были уже и песни о рабочей доле, и студенческие песни с мечтой о новой, свободной жизни, и каторжные напевы, занесенные из далекой Сибири. И уже полыхали зарницы «Рабочей марсельезы» на горизонте века нового, когда во всю мощь грянут песни революционных рабочих.
Бесконечно разнолик был музыкальный мир большого города. И венцом его лирики стали высокие романсы Глинки, Даргомыжского, Бородина, Мусоргского, Чайковского.
Высокий романс, который называют классическим, и городская песня далеко не одно и то же. «Даргомыжский был первым,- отмечает В. А. Васина-Гроссман,- кто попытался сблизить эти два течения русской песенности: романс и городскую песню… Важно отметить в творчестве самого Даргомыжского появляющийся с конца 40-х годов и все возрастающий интерес к жанру «русской песни», к различным типам городского романса, в той или иной мере тронутого влиянием цыганской песенности…»
Теперь названием «городской романс» нередко объединяли «русские песни» в стиле Варламова или Гурилева, песни-вальсы, цыганские романсы. Лирику городского быта отличала простота литературного и музыкального построения: выразительность и запоминаемость мелодии, безыскусственность музыкального, часто гитарного, сопровождения. Выражая очень личные настроения, городской романс мог быть «лирикой для многих», становился демократическим жанром.
Конечно, городской романс не мог, да и не стремился, вытеснить все то, что продолжало звучать в «музыке города»: от народных песен до философской лирики на стихи больших поэтов. Но он начал заметно обособляться, нередко не на пользу самому себе, потому что, попадая в руки малоодаренных авторов, он и сам терял очень много, отступая под натиском пошлости и мещанских вкусов. Но если ему оказывали внимание и честь великие композиторы, тогда его тоже ждала судьба высокого романса.
Немало композиторов сочиняли музыку на стихи Якова Полонского «Песня цыганки» («Мой костер в тумане светит…») или Алексея Апухтина «Ночи безумные», но только романсы Чайковского живут и поныне.
К 70-м годам XIX века разрослась еще одна ветвь городского романса: в отличие от «жестокого» его можно было бы назвать «усталым» или «унылым романсом».
Впрочем, всегда было куда больше печальных, нежели веселых или радостных романсов. Почему? Занимало это и Чайковского. Композитор писал Д. М. Ратгаузу (на его стихи созданы последние романсы Чайковского): «Меня просто заинтересовал вопрос, почему вы склонны к грусти и печали? Есть ли это следствие темперамента или каких особенных причин?.. Я имею претензию в музыке своей быть очень искренним между тем ведь я тоже преимущественно склонен к песням печальным и тоже, подобно вам, по крайней мере в последние годы, не знаю нужды и вообще могу считать себя человеком счастливым».
Поэт Константин Случевский восклицал:
«Пара гнедых» или «Ночи безумные» Яркие песни полночных часов, Песни такие ж, как мы, неразумные,
С трепетом, с дрожью больных голосов!..
Что-то в вас есть бесконечно хорошее…
В вас отлетевшее счастье поет…
Словно весна подойдет под порошею,
В сердце истома, в душе ледоход!
В этом стихотворении упомянуты два необычайно популярных на рубеже XX века романса «Пара гнедых» и «Ночи безумные».
Вот и побрела через «ночи безумные» «пара гнедых, запряженных с зарею, тощих, голодных и грустных на вид», со своей «романсовой поклажей», над которой витали, как проклятье, слова «грусть», «неудача», «пропавшие дни»… И добрела до нашего XX века, и нет-нет, а появляется на многолюдной, многошумной «песенной улице» в наши дни. А когда-то казалось: все это поется в последний раз и «Ямщик, не гони лошадей», и «Белой акации гроздья душистые»…
Годы давно прошли, страсти остыли,
Молодость жизни прошла,
Белой акации запаха нежного,
Верь, не забыть мне уже никогда…
Но время иногда шутит по-своему. «Унылый» этот романс «Белой акации гроздья душистые» отдал свою мелодию революционной песне «Смело мы в бой пойдем», и, преобразованная ритмами революции, песня повела в бой Красную Армию. А через много лет, опять же преображенные, «белой акации гроздья душистые» вернулись туда, где стояли некогда в хрустальной вазе,- вернулись в гостиную дома Турбиных, но теперь уже это был другой романс Вениамина Баснера на стихи Михаила Матусовского в телефильме «Дни Турбиных».
Конечно, в слезливом половодье романсовых вздохов и уныний отразилась по-своему «эпоха усталости» определенных городских буржуазных и мещанских слоев дореволюционной России, декадентские настроения известной части поэтов и композиторов, и не только второстепенных.
Но вместе с тем нельзя не признаться, что и в наши дни «унылые романсы» могут нравиться вовсе не одним лишь упадочным декадентам, но и энергичным, жизнедеятельным оптимистам. Отчего? Быть может, Пушкин разгадал эту загадку еще тогда, когда писал:
Цветы последние милей
Роскошных первенцев полей.
Они унылые мечтанья
Живее пробуждают в нас.
Вот так и «унылые романсы» пробуждают иногда сладкие воспоминания о том, что было, или мечтанья о том, что могло быть…
